А.ОНОШКО: 10 часов 6 минут. В студии Анастасия Оношко. И сегодняшний наш гость Ева Меркачёва. Здравствуйте, Ева.

Е.МЕРКАЧЁВА: Доброе утро.

А.ОНОШКО: Член СПЧ, также член ОНК (Общественная наблюдательная комиссия Москвы), которая смотрит и наблюдает за местами принудительного содержания: это включает в себя тюрьмы, СИЗО.

Е.МЕРКАЧЁВА: Психушки.

А.ОНОШКО: Это называется психдиспансеры?

Е.МЕРКАЧЁВА: Нет, это другое. Психушки — как раз больницы, где лечат человека, даже если он не хочет этого.

А.ОНОШКО: СПЧ — это более объемная вещь, это Совет по правам человека, а ОНК — это московская региональная. Плюс еще Ева пишет в газете «Московский комсомолец», публикует расследования. Я, кстати, хотела сделать комплимент, это чуть ли не единственный живой пример для меня, когда человек сочетает активную позицию по многим вещам и рассказы об этом.

Е.МЕРКАЧЁВА: Спасибо.

А.ОНОШКО: И это такой суперфункционал, когда ты одновременно и смотришь, и рассказываешь. Первое, что я хотела спросить. Вы же знаете практически всех людей, связанных с громкими делами, которые в итоге лишаются свободы. Начиная с наших губернаторов. Мы уже в 2020 году про них чуть-чуть подзабыли.

Е.МЕРКАЧЁВА: А они никуда не делись.

А.ОНОШКО: Они тут сидят? Они не по месту жительства сидят?

Е.МЕРКАЧЁВА: Разные ситуации бывают. Если у кого-то начался суд, обычно по месту жительства. Например, губернатора Коми вывезли, другие остались. Если следствие до сих пор длится, то они здесь у нас в Москве, поскольку расследует такие дела обычно Главное следственное управление, и всё это базируется у нас в Белокаменной.

А.ОНОШКО: Белокаменная вдруг. Уже давно кирпичная. Сахалинский губернатор на меня самое сильное впечатление произвел с точки зрения фотографий, которые мы видели, сопровождающих всё это дело: ручки какие-то за десять миллионов. 

Е.МЕРКАЧЁВА: Хорошавин.

А.ОНОШКО: Про ручки я так и не поняла, как это может быть. Вы, кстати, разбирались в этом?

Е.МЕРКАЧЁВА: Это на самом деле старая история. Я помню, как только пришли к нему в СИЗО (он сидел в «Лефортово»), так получилось, что у него не было ни листочка бумаги, ни ручки. А там любая просьба должна быть письменно оформлена. Например, нужен тебе дополнительный рулон бумаги туалетной, ты должен написать заявление. А чем писать? И я ему дала свою ручку и пошутила по этому поводу: извините, конечно, не такая, как у вас была, не за десять миллионов, не с бриллиантами-алмазами. 

А.ОНОШКО: А он что?

Е.МЕРКАЧЁВА: А он на это ответил, что всё, конечно, было сильно преувеличено. Сказал, что ручка стоила миллион. Для меня, честно говоря, и это какая-то умопомрачительная сумма, потому что я даже не могу себе представить, что я держу в руках ручку за миллион. Но, тем не менее, он сказал, что она была стандартная, обычная миллионная ручка, и это подарок. Ну, он как-то снизил градус. А вообще, конечно, нашему следствию свойственно немножко накручивать еще больше. На самом деле, если бы они описывали даже то, что есть, это всё равно производило бы впечатление, поэтому не нужно было из миллиона десять миллионов делать. 

А.ОНОШКО: Может, они тоже привыкли уже к этому. У меня был короткий опыт со Следственным комитетом, свой личный, не по каким-то общественным делам. И я была поражена эстетикой этих работников. У них какое-то межрайонное отделение, и там работают абсолютно молодые люди, все абсолютно накачанные. У них настолько раскачанные мышцы, что рубашка стандартная не сходится, немножко топорщится под мышками; узкие галстучки, как у корейских звезд. Там мне два человека дали свой WhatsApp для ускорения переписки. На аватарке у одного: как он выходит из машины очень дорогой черной перед каким-то забором, и он сейчас в него войдет; на аватарке видно, что он на пороге. Они делают своё какое-то дело, но у меня было полное ощущение, что, во-первых, они все в унисон думают, дышат, одеваются, выглядят и, видимо, работают, и что они очень небедные и это как бы стремление к очень высокому уровню доходов. Поэтому, может быть, и есть это преувеличение, чтобы даже им казалось, что это дорого.

Е.МЕРКАЧЁВА: Я думаю, да. Кстати, вы очень точно заметили, есть такая тенденция, что правоохранители хотят показать, что они живут все неплохо, что они небедные. И им почему-то даже стыдно казаться в глазах других коллег несчастными, с мизерной зарплатой, поэтому наверно всё такое вычурное.

Помните давнюю историю с ГУЭБиПК. Это первые антикоррупционеры, которые задерживали губернаторов и мэров, а потом их самих арестовали по подозрению в том, что они провокации устраивали, фальсифицировали доказательства и так далее. И главный фигурант этого дела, Сугробов, до сих пор сидит, он получил большой срок. Я помню, эти все «сугробовцы» (их так называли) были обуты в основном в ботинки из крокодиловой кожи.

А.ОНОШКО: Ого!

Е.МЕРКАЧЁВА: Мне это казалось дико, потому что надо как-то самих себя останавливать. У людей не было еще культуры, что ли. Сейчас уже поколение более хитрое и умное. Они, наоборот, иногда стараются даже показать, что якобы они такие бессребреники. Хотя у самих дачи на Рублёвках и дома в центре Москвы, но они при этом демонстрируют, что живут на одну зарплату, борются с коррупцией и все честные из себя. Новые уже появились, поэтому мы сейчас уже на шаг вперед в этом смысле. 

Помните история громкая, которая совершенно была непонятна всем, когда выпускники академии ФСБ устроили пробег на Gelandewagen. Это всё оттуда. Молодая поросль, которая хочет показать себе в первую очередь, что они хозяева жизни. Как мне кажется, повторюсь, мы сейчас на новом этапе, когда они пытаются всё это скрывать.

А.ОНОШКО: Сейчас в современной IT-развивающейся эстетике, которая тоже привлекательная, это легко сделать: надеваешь черную футболочку и так далее.

Е.МЕРКАЧЁВА: Но единственное, им бывает сложно сдерживать своих жён, потому что те всё равно имеют аккаунты в Facebook, в Instagram и так далее. И  потом, когда случись чего, начинают коллеги журналисты-расследователи смотреть «кто задерживал такого-то человека», они гуглят и выясняется: а вот жена этого была вчера на Мальдивах, а три дня назад на Бали, и одета она в одежду от Armani. Тут же всё становится понятно, хотя сам он в тех же соцсетях будет в простой футболке, на которой написано «Я люблю Россию».

А.ОНОШКО: Это к делу не пришьешь.

Е.МЕРКАЧЁВА: К делу не пришьешь. За жён они сейчас тоже взялись, они сейчас их учат, и это им сложно дается, потому что жёны не понимают. Обычно супруг они выбирают каких — модельной внешности, это не обязательно глубоко думающие люди. Они не видят смысла быть замужем за властным человеком, если ты при этом не можешь своим подругам, одноклассникам показать, что у тебя есть на сегодняшний день. Они тогда расстраиваются.

А.ОНОШКО: Это литературный сюжет, мне кажется. Уже напрашивается какая-то пьеса на эту тему. Я надеюсь, что Минкин нас слушает, и они что-нибудь сделают. Минкин тоже печатается в «МК».

Я еще ни разу не объявила SMS и Telegram, но сейчас я это сделаю, а уже начинают писать и задавать вопросы. SMS-портал +7-925-8888-94-8; Telegram — govoritmskbot (латинскими буквами в одно слово). Открываете Telegram, ищете сочетание govoritmskbot и отравляете сообщение. Хорошавин сейчас здесь сидит?

Е.МЕРКАЧЁВА: Нет.

А.ОНОШКО: Меня его капюшон когда-то потряс. Где-то его в коридоре сфотографировали, и он как Дракула, похудевший идет. 

Е.МЕРКАЧЁВА: Конечно вид у него харизматично-демонический, я бы сказала.

А.ОНОШКО: И в жизни, да? Потому что, может, по фотографиям у меня впечатление.

Е.МЕРКАЧЁВА: И в жизни, да. Всегда когда приходишь к человеку первый раз, ты видишь его несколько другого. Он сам себя может даже не узнавать при этом.

А.ОНОШКО: Стрессовая ситуация.

Е.МЕРКАЧЁВА: Ну, представьте, это совершенно иные условия. Человек всю жизнь занимался одним, а тут оказывается в обстановке…

А.ОНОШКО: Наедине с собой.

Е.МЕРКАЧЁВА: Наедине с собой и наедине с камерой, где нет ничего лишнего вообще; где рулон туалетной бумаги — это чудо.

А.ОНОШКО: Их что, не дают?

Е.МЕРКАЧЁВА: Их дают, но один на два месяца, а некоторые этого не понимают.

А.ОНОШКО: Одному человеку?

Е.МЕРКАЧЁВА: Да. Поэтому когда он вдруг начинает этим рулоном вытирать пыль, а потом наступает следующий день, он говорит «а дайте мне еще», а ему говорят «а всё».

А.ОНОШКО: А гигиенически у нас не оборудовано в основном? У нас всё по старинке или в Москве как в норвежских тюрьмах?

Е.МЕРКАЧЁВА: Нет, у нас не как в норвежских тюрьмах. У нас есть, конечно же, туалеты. Причем зона приватности только в единственном изоляторе весьма условная — в «Лефортово». Там такая перегородочка, и когда ты справляешь нужду, ты делаешь на глазах у сокамерников. Но, слава богу, там камеры небольшие, два человека, поэтому свидетелем твоего «позора» (в кавычках) становится только один сосед. А во всех остальных СИЗО есть кабинки, ты не видишь, что там происходит.

А.ОНОШКО: Я к тому, может быть, можно научиться обходиться без туалетной бумаги, если есть душ.

Е.МЕРКАЧЁВА: Душа нет в камерах. В некоторых женских камерах он есть. У нас единственное СИЗО, кстати, женское. Там в больших есть душ, а во всех остальных нет, и их выводят два раза в неделю помыться. В этом смысле, конечно, всё не очень хорошо. Мы постоянно говорим, что есть право человека на приватную жизнь, на то, чтобы быть чистым, на реализацию своих естественных потребностей. В принципе, нас слышат, потому что изменения какие-то есть за последние годы. Сначала они мылись раз в неделю, теперь два раза в неделю разрешили заключенным.

А.ОНОШКО: Всем?

Е.МЕРКАЧЁВА: Да. Что касается некоторых отдельных учреждений, там есть проблемы. У нас, например, есть такие помещения, как сборные отделения, они у каждого СИЗО. Туда поднимают с камер заключенных на непродолжительное время, для того чтобы они там посидели час, два, три, а потом их сажают в автозаки, развозят по судам или везут к следователю. Но по факту человек проводит в этом сборном отделении иногда по шесть-восемь часов.

Мы недавно были в «Матросской тишине», зашли в это сборное отделение и, честно говоря, у меня волосы встали дыбом. Как-то так случилось, что мы всё время ходили по камерам и в «сборку» не заходили. А здесь облупленные стены, в полу дырки и нет туалета, то есть там часть камер с туалетами, а часть без вообще. Человек там сидит, причем даже не сидит, там сесть невозможно, стоит шесть часов, без туалета, холодно, бетонный пол. Всё это навевает ужас, потому что в XXI веке так быть не должно. Мы первое, что сейчас поставили в приоритетном порядке, наша рекомендация, мы не можем заставлять, мы можем рекомендовать, чтобы сборные отделения отремонтировали, чтобы люди себя там чувствовали людьми.

А.ОНОШКО: Сколько там всяких тонкостей. У ОНК есть какой-то график, с которым вы посещаете? Вы можете делать внеплановые проверки или это согласовано на год вперед?

Е.МЕРКАЧЁВА: Никакого графика нет. Мы идем туда, куда нам подсказывает сердце, где мы чувствуем, что может быть проблема. Мы идем, когда кого-то задерживают и тут же жалуются его родственники либо близкие друзья, коллеги.

А.ОНОШКО: Как вам можно пожаловаться?

Е.МЕРКАЧЁВА: Есть горячая линия.

А.ОНОШКО: ОНК?

Е.МЕРКАЧЁВА: Да. Можно написать на сайт. У нас в соцсетях есть аккаунты. Либо конкретному члену ОНК. Списки членов ОНК есть на сайте Общественной палаты и вообще их легко найти. Мне часто пишут в Facebook, в личку, и говорят «просим посетить».

Когда было задержание врача, теперь уже бывшего, зав родотделением Сармосян, мне стали писать ее коллеги в первую очередь. Огромное количество врачей обратилось, многие звонили (достали мой телефон). Для них было шоком, что доктора посадили, причем еще ничего не доказано, на основании слов нескольких потерпевших.

А.ОНОШКО: Она сейчас дома, у нее отказали ноги.

Е.МЕРКАЧЁВА: Да. Когда ее перевели под домашний арест, ко мне обратились родные, дочка написала мне и сказала «с мамой плохо».

А.ОНОШКО: Для меня, как для пациента, есть интересная идея. Алексей Парамонов, генеральный директор клиники «Рассвет», гастроэнтеролог, приходил ко мне в эфир и говорил о том, почему нельзя сажать врачей за неспециальное причинение вреда, за ошибки. Система просто тупиковая. Если ты будешь сажать тех, кто ошибся, а не будешь разбирать ошибки, мало того, что ты человека «хоронишь» таким образом… А сейчас я видела статьи: целую отрасль «хоронишь», потому что родовспоможение, там очень много тонкостей, нужно чтобы сообщество, которое формирует протоколы и обновляет, а не какая-то кафедра одного института. Но судить нельзя, потому что они должны разбираться там.

Е.МЕРКАЧЁВА: Конечно, сами.

А.ОНОШКО: Но это упирается в страховую медицину. Если яд не впрыскивала специально, как в Англии, бывает, больные люди работают…

Е.МЕРКАЧЁВА: Или специально органы не вырезала.

А.ОНОШКО: Если не это, то никакого уголовного преследования быть не может. Даже если вред здоровью, даже если смерть, это в поле страховых переговоров компенсируется.

Е.МЕРКАЧЁВА: Я никак не могу понять, даже группа следователей каким образом, не имея медицинского образования, может на основании чего-то прийти к выводу, что врач совершил врачебную ошибку, поэтому его нужно сажать. Здесь много вопросов. Но самая большая беда то, что в дальнейшем все доктора начинают работать в неком паническом страхе, над ними висит дамоклов меч. Они боятся сделать лишнее движение, лишнюю манипуляцию, потому что понимают, что за это потом, возможно, последует какое-то гонение, уголовное преследование. А врач должен быть свободен. Мне кажется, врач зачастую руководствуется даже не протоколом того, как вести конкретного пациента или заболевание лечить, но и внутренним чутьем. Может быть, вы смотрели фильм о неаполитанском докторе, который был причислен к лику святых.

А.ОНОШКО: Я не смотрела.

Е.МЕРКАЧЁВА: Это потрясающий фильм. Там как раз про то, что врач в моменте, даже когда все остальные говорят, что пациент не выживет и не нужно давать ему такое лекарство. Если врач чувствует, понимает, видит пациента, что поможет именно это, он должен действовать, он должен использовать любой шанс. Мне кажется, рукой врача бог каким-то образом руководит.

А.ОНОШКО: Я совершенно с другой стороны смотрю на это, я смотрю со стороны доказательной медицины. Если он может ознакомиться с накопленным опытом и знать, что к чему приводит, если это будет описано, то это позволит ему избежать ошибок в будущем. Сармосян сейчас дома, под домашним арестом, ждет суда?

Е.МЕРКАЧЁВА: Даже не суда, пока разбирательство идет. Она будет в это время находиться под домашним арестом. Я не знаю, к каким выводам придет следствие. Дело в том, что до этого уже все конкретные истории разбирались врачебным сообществом и каждый раз приходили к выводу, что ее вины нет. Тем более, эти конкретные роды не она принимала, принимали ее подчиненные. Но, опять же, любой доктор руководит своим внутренним убеждением, когда принимает решение: делать кесарево сечение или по-другому.

А.ОНОШКО: Он должен руководствоваться протоколом, которого нет сейчас. Понимаешь, в чём проблема. Его нет, поэтому он внутренними убеждениями.

Е.МЕРКАЧЁВА: Но в то же время он же чувствует, что с пациентом происходит. Он понимает, выдержит пациент это или не нужно так делать. Что касается медицины, это такая область, в которой нужно очень тонко разбираться.

А.ОНОШКО: Она не долго провела в СИЗО.

Е.МЕРКАЧЁВА: Не долго, слава богу.

А.ОНОШКО: Это сколько?       

Е.МЕРКАЧЁВА: Чуть больше месяца. Для нее, конечно, это был шок. Я помню, когда мы пришли первый раз в камеру (это было карантинное отделение, туда свозят всех подряд), и там была женщина, по моему личному убеждению (я не доктор), у нее не всё хорошо с психикой. Потому что когда мы разговаривали, она хохотала, и в то время как все женщины стояли (такое правило: приходит администрация — женщины встают), она единственная сидела на нарах, качалась, что-то выкрикивала, в сторону Сармосян говорила «так тебе и надо», в общем, вела себя агрессивно. И все остальные заключенные женщины на нее жаловались: по их словам «неизвестно, что от нее ожидать».

А.ОНОШКО: А следствие не назначает экспертизу?

Е.МЕРКАЧЁВА: Вы имеете в виду психиатрическую?

А.ОНОШКО: Да.

Е.МЕРКАЧЁВА: Назначается. Но пока пройдет время, пока документы будут готовы, всё равно люди содержатся вместе, это опасно. Конечно, вся атмосфера, когда нельзя передачки передать. Настолько для Сармосян шокирующая была обстановка, поэтому я помню, как она говорила бесконечно «какой ужас», «это ужас», «я не должна быть здесь». Но в принципе, любая женщина может так сказать. Я считаю, это касается не только докторов. 

А.ОНОШКО: А, у тебя же есть идея, что женщины не должны…

Е.МЕРКАЧЁВА: Я объясню, почему. Представьте, в основном это все матери, у них дети в это время остаются дома одни. Чаще всего это даже не один ребенок, а два-три. И если только преступление не особо тяжкое, хотя даже в случае тяжких преступлений, я считаю, могут быть какие-то варианты. Если она не сумасшедшая совсем, если мы понимаем, что она не маньячка и если останется на свободе, не начнет грабить, убивать, резать…

А.ОНОШКО: То какой смысл ее изолировать.

Е.МЕРКАЧЁВА: Я общалась с женщинами в камере, камера была для особо тяжких, и все они совершили либо попытку убийства, либо уже убили. Начинаешь с ними говорить, ни одна из них на меня не произвела впечатления монстра, мне ни с одной не было страшно разговаривать.

А.ОНОШКО: А бывало у тебя с мужчинами, когда ты разговаривала, которые производили впечатление монстра?

Е.МЕРКАЧЁВА: Да, мужчины производили, а с женщинами такого не было. Обычно их просто били мужья, чаще всего так происходило, либо любовники, либо сожители и так далее.

А.ОНОШКО: «Какая дискриминация», — пишет Дмитрий Алекс.

Е.МЕРКАЧЁВА: Уж простите.

А.ОНОШКО: Ева заходит и туда и сюда, у нее такое впечатление. Сейчас у вас есть возможность послушать человека, который и в мужских отделениях был, и в женских.

Е.МЕРКАЧЁВА: У женщин нет такого, чтобы они выбрали изначально криминальный путь, чтобы убивать ради денег.

А.ОНОШКО: Вы вдумайтесь в то, что врач, зав отделением месяц провела в изоляторе. Сестры Хачатурян, которые убили отца, вряд ли соберутся втроем и пойдут кого-то убивать. У них сейчас была переквалификация на самооборону. Я вижу публикации: мать рассказывает, как сестры отреагировали на изменения в деле, у них острожный оптимизм. На сегодняшний момент история с переквалификацией в каком статусе находится?

Е.МЕРКАЧЁВА: Вынесено заключение, которое следствие направило в прокуратуру. Прокуратура его не поддержала. Сначала замгенпрокурора написал, что нужно переквалифицировать дело с убийства на самооборону, затем следователь, который вел дело, обжаловал это решение у генерального прокурора, тогда еще Чайки. Но тот сказал, что нарушений никаких нет, однако все сомнения, которые есть у потерпевшей стороны, надо развеять. И собственно сейчас будут проведены дополнительные экспертизы, дополнительный опрос и так далее. Я думаю, это как раз для того, чтобы развеять весь туман, чтобы стало всё предельно ясно.

А.ОНОШКО: А что прояснит дополнительная психиатрическая экспертиза?

Е.МЕРКАЧЁВА: В частности, потерпевшая сторона из одной жалобы в другую переносит мысль, что девушки совершили преступление из корыстных побуждений.

А.ОНОШКО: А потерпевшая сторона — это родственники убитого отца?

Е.МЕРКАЧЁВА: Михаила Хачатуряна. Я лично никакой корысти, да и никто этого не увидел. Более того, следствие на начальном этапе эту версию рассматривало и тоже не нашло никакого подтверждения. И даже сейчас все три девочки отказались от наследства, хотя оно представлено в виде одной квартиры, больше ничего нет. И понятно было, что они ничем не выиграли, убив отца. 

А.ОНОШКО: А эти родственники вступают в наследство?

Е.МЕРКАЧЁВА: Да, они вступят в наследство, как раз всё достанется им. Поэтому корыстный мотив ушел.

А.ОНОШКО: Девочки сейчас в разных местах живут?

Е.МЕРКАЧЁВА: Да, в разных местах — это по условиям их меры пресечения. Они находятся в разных домах, в разных квартирах. Младшая живет с мамой. Мама имеет право приходить в гости к каждой из них. Мне кажется, это здорово. Мы просили накануне Нового года, чтобы девочкам разрешили отпраздновать вместе его.

А.ОНОШКО: Разрешили?

Е.МЕРКАЧЁВА: Нет, не разрешили. Они первый Новый год в своей жизни провели отдельно. Почему они всё долго терпели? Как раз их сила была в том, что они вместе были. Они всё время сплачивались, когда очередные нападки были, издевательства отца, именно это их поддерживало. Поэтому сейчас для них большое испытание находиться в разлуке.

А.ОНОШКО: А с другой стороны, сразу можно отметить, какими бы чудовищными ни были свидетельства со стороны сестер, всё равно мы знаем, что пределы допустимой самообороны… Помнишь, в Солнечногорске на женщину напал кто-то, хотел ее изнасиловать, а она его пырнула ножом, потому что она была после грибов, грибы собрала. И он скончался от потери крови. Эту женщину судили за то, что она убила.

Я помню мысль, которую я тогда усвоила, что наше законодательство в текущем виде, даже если это попытка изнасилования, если это не попытка убийства, то ты можешь соразмерно, ему отвечая, его убить, потому что это уже превышение меры. Сейчас нехорошие у меня пойдут предложения, что можно сделать, чтобы ответить соразмерно в таком случае, это нереализуемая фигня. Я так понимаю, что законодательство с тех пор не изменилось и это так и останется. Поэтому если даже переквалифицируют, всё равно много вопросов остается.

НОВОСТИ

А.ОНОШКО: Ева Меркачёва — член СПЧ, член Общественной наблюдательной комиссии города Москвы. Мы говорим сейчас по большей части о том, как содержатся у нас люди. Я, пользуясь возможностью, хочу спросить про впечатления (не официальную позицию следствия) про полковника-миллиардера Захарченко. Это так странно, этого человека взяли, он всё отрицал, но в его квартире было огромное количество денег, которые на весах измеряли. Чтобы посчитать, я помню, использовали весы.

Е.МЕРКАЧЁВА: Это не в его квартире, а в квартире его сестры. Самое интересное, что эти деньги ему так и не вменили, он осужден в итоге совершенно не за эти миллиарды.

А.ОНОШКО: А за что?

Е.МЕРКАЧЁВА: Он осужден, вы будете смеяться, за скидочную карту ресторана.

А.ОНОШКО: Что она у него была?

Е.МЕРКАЧЁВА: Да, якобы как коррупционный элемент, и он якобы по этой карте наел на три миллиона рублей.

А.ОНОШКО: А налог не заплатил.

Е.МЕРКАЧЁВА: Я сомневаюсь, что только он пользовался этой картой, потому что нереально было за короткое время столько бесконечно есть, это раз. Во-вторых, так получалось, что он как будто бы ел в одном месте и через минуту ел уже в другом месте.

А.ОНОШКО: Надолго его осудили в итоге?

Е.МЕРКАЧЁВА: Да, у него большой срок, если не ошибаюсь, больше восьми лет. Самое главное, с ним всё время случаются какие-то приключения. Я ему передавала вопросы в колонию, он находится в мордовской колонии. Там случилась такая коллизия, я даже не знаю как это назвать на самом деле, на него напал огромный заключенный, который судя по всему психически не совсем уравновешен. Сам Захарченко считает, что его подговорили, и он действовал таким образом специально для того, чтобы у Захарченко была отрицательная характеристика, это раз. Во-вторых, чтобы потом можно было даже навесить на него еще одно уголовное дело.

А.ОНОШКО: И что написал вам Захарченко?

Е.МЕРКАЧЁВА: Я ему передала вопросы через адвоката, и он мне ответил. Он всегда очень интересно рассказывает, ему свойственна литературность.

А.ОНОШКО: И он в письменном виде отвечает?

Е.МЕРКАЧЁВА: Да. Он часто говорит про себя, представляя себя в образе кота, и он рассказывает приключения некого кота.

А.ОНОШКО: Вы сейчас серьезно?

Е.МЕРКАЧЁВА: Я сейчас серьезно говорю.

А.ОНОШКО: Он так и пишет «кот жил…»? «Жил-был кот…»

Е.МЕРКАЧЁВА: Да, это он на самом деле про себя рассказывает. Рассказывает, как этого кота незаконно осудили, как его отправили и что с этим котом происходило. Такая аллегория.

А.ОНОШКО: Вы запрашивали у него разрешение опубликовать это?

Е.МЕРКАЧЁВА: Опубликовала, конечно! Я опубликовала дважды с ним интервью.                   

А.ОНОШКО: В «МК»?

Е.МЕРКАЧЁВА: Да. Одно интервью было из «Лефортово», я тоже через адвоката передавала вопросы. Когда я навещаю и проверяю условия содержания заключенных в СИЗО, я не задаю им никаких лишних вопросов ни по материалам дела, ни так далее. Но как журналист я имею право через адвоката, либо написать письмо, и если люди хотят, они отвечают, никто этого не запрещает. Это вы можете сделать, это кто угодно может сделать.

А.ОНОШКО: Они сейчас просят деньги. Я думаю, общественность вообще не поняла вместе со мной, т.е. там есть деньги, которые никто так и не понял, откуда.

Е.МЕРКАЧЁВА: До сих пор непонятно и вряд ли вы поймете на самом деле.

А.ОНОШКО: Хозяина нет. Они где-то лежат, ждут, пока их заберет кто-то.

Е.МЕРКАЧЁВА: Нет, деньги забрали и в доход государства определили.

А.ОНОШКО: А почему он просит их обратно?

Е.МЕРКАЧЁВА: Да не просит он их обратно! Тут следствие играет, конечно, не на стороне Захарченко, это очевидно и так должно быть, но они каждый раз ему что-то новое приплетают, чего нет. А на самом деле он бьется за то, чтобы вернули имущество его близким. Так получилось, что отобрали единственную квартиру у его дочери от первого брака. Причем эту квартиру покупал ее дедушка, это задолго до того, как он в Москву приехал.

А.ОНОШКО: А отобрали в рамках уголовного дела?

Е.МЕРКАЧЁВА: Да, решили в доход, как имущество, нажитое незаконным, преступным путем.

А.ОНОШКО: А, и он просит эту квартиру вернуть.

Е.МЕРКАЧЁВА: И всё остальное. Иногда следствие перегибает палку. Хотя, мое четкое убеждение, все правоохранители должны демонстрировать показатель высокой чести и достоинства. Когда они у маленькой девочки отобрали нательный крестик и не вернули до сих пор. Крестик крестильный, она его берегла. Зачем это было делать, мне не понятно. Плюс, отобрали имущество у его друзей, с которыми он просто общался. И доказать связь этого имущества с тем, что именно полковник Захарченко вёл преступную деятельность, тоже странно. Это перегибание, на мой взгляд, было ненужным. Как мне кажется, проблема в том, что наши правоохранители разучились красиво, хорошо работать.

А.ОНОШКО: Им нужна свежая кровь, но откуда она возьмется?

Е.МЕРКАЧЁВА: Поэтому они всё под одну гребёнку.

А.ОНОШКО: Надо чтобы обычные люди шли в правоохранители, может тогда перегибов будет меньше.

Е.МЕРКАЧЁВА: Да, появится мотивация, захочется по-честному собирать доказательства, ведь это интересно. Эта работа одна из самых ярких из всех, какие можно придумать. Я в свое время мечтала быть следователем.

А.ОНОШКО: Ах, вот откуда такой интерес!

Е.МЕРКАЧЁВА: И поэтому я иногда смотрю, как наши правоохранители работают, и мне обидно и стыдно. Я думаю, ну что же вы делаете, у вас такие возможности, столько экспертиз можно провести. 

А.ОНОШКО: Я поняла, они как бы действуют на опережение.

Е.МЕРКАЧЁВА: И плюс они преувеличивают, всё до кучи.

А.ОНОШКО: А как же адвокатам, тяжело с этим бороться? Почему адвокаты, которые на стороне потерпевших, которые видят то же самое, что и вы, и говорят «а тут нет повода, а тут нет основания».

Е.МЕРКАЧЁВА: Адвокаты пытаются это всё, конечно, разбить. Но когда в ту же прессу, которую мы представляем с вами, выливается изначально лавина яркой, впечатляющей информации, ее потом очень сложно опровергнуть. И речь идет обо всём. Того же самого Дениса Никандрова, замглавы московского управления СК арестовали. Ведь в начале про него писали, что у него какие-то несметные сокровища, коллекция часов. Ничего этого нет. Всё, что нашли у него по факту, это 300 тысяч рублей, хранившихся в квартире. Как оказалось, квартира служебная, она никогда ему не принадлежала и не будет принадлежать. То есть, у человека нет ничего. Также про Дрыманова говорили, что у него миллиарды, дома на Рублёвке. Это не так.

А.ОНОШКО: Говорили, писали, перепечатывали. Но ведь суд и следствие не из газетных статей, у них есть папочки, как идет дело. Они всё собирают, описывают, каждый документ. Они-то видят, что у него 300 тысяч рублей.

Е.МЕРКАЧЁВА: Они же судят не за них, они судят за конкретные действия, которые признали преступными. Но мы люди, обыватели не разбираем конкретные эпизоды, мы не знаем ничего, что есть в материалах дела. Нам всё это не интересно, может и не нужно знать. Но мы зато знаем про мифические сокровища, мы знаем про несуществующие коллекции машин и так далее. А это всё фейковая информация, которая была вброшена. Она была для чего сделана? Для того чтобы мы все конечно возмутились. Может быть, это такой пиар-ход. Вообще, мне кажется, правоохранители стали в большей степени пиарщиками, чем следователями как таковыми.

А.ОНОШКО: У тебя есть понимание, кто занимается этими вбросами, откуда это всё происходит?

Е.МЕРКАЧЁВА: Когда по делу нашего коллеги Голунова всё произошло, вы вспомните, на сайте ГУВД Москвы появились фотографии из нарколаборатории. Это всё звенья одной цепи.

А.ОНОШКО: Тот момент я четко помню. И потом фотографии его квартиры, выложенные в Instagram.

Е.МЕРКАЧЁВА: Хотя никакого отношения они не имели к этому, и всё это признали в итоге. Но вначале как это было, и даже мы поверили. Я помню, мы в СПЧ обсуждали эти фотографии: откуда они, что это такое?

А.ОНОШКО: Что это за деревенский домик?

Е.МЕРКАЧЁВА: И только какие-то люди, которые знали Ваню, говорили «это вообще не его квартира». Когда я спросила у сотрудников полиции (я была на месте задержания Вани), они сказали: понимаете, так случилось, что это совершенно другое дело; мы просто параллельно вели две разработки; нарколаборатория к Ивану Голунову отношения не имеет, случилось нечаянно, что попали эти фотографии. Это же и есть фейк, это и есть попытка манипуляции сознанием.

А.ОНОШКО: Ты приводишь пример, который мы все помним.

Е.МЕРКАЧЁВА: В других делах то же самое, на самом деле.

А.ОНОШКО: Экс-оперативник по делу Голунова, я несколько фотографий видела, он в такой юникловской курточке стоит. Их всех осуждают за то, что сделали; кто-то частично вину признаёт, кто как. У него вид самоуверенного человека, то есть нет ощущения, когда смотришь на эту фотографию (хотя он за решеткой), что он подавлен или раздавлен. Нет. И жалуется, что его сейчас не кормят.

Е.МЕРКАЧЁВА: Я вам могу сейчас объяснить, почему. Потому что эти люди изначально не принимали решения о задержании Ивана Голунова. Они изначально действовали по приказу. Более того, они не в курсе были, какие материалы есть на этого человека, каких нет.

А.ОНОШКО: А это судят тех, которые задержали? Я думала, судят тех, кто обнаружил эти свертки.

Е.МЕРКАЧЁВА: Там всё вместе. Там пять человек: среди них есть те, кто задерживал, и те, кто якобы подбрасывал.

А.ОНОШКО: Они вообще не чувствуют ответственности? Им сказали — они делают.

Е.МЕРКАЧЁВА: Вот им сказали — они делают. Люди несамостоятельные; люди, понимающие, что отвечать должны их начальники, не они. Я понимаю чётко, за что должен, например, один отвечать. Ваня говорил, что был оперативник, который дважды его в висок ударил, и еще один, который, когда он упал, на него наступил ногой. За эти поступки надо отвечать.

А.ОНОШКО: Ну, это не так стыдно.

Е.МЕРКАЧЁВА: Наоборот, это стыдно. 

А.ОНОШКО: Я имею в виду, для них. Они по-прежнему наверно к нему относятся никак, как и до этого мероприятия.

Е.МЕРКАЧЁВА: Для них, может быть, попозже придёт осознание того, что если они являются частью большого катка, рано или поздно он и их раздавит. Как только это придет, то каждый полицейский, которого будут убеждать, что нужно кому-то что-то подбросить или просто кого-то задержать и ударить, он будет думать — а стоит ли это делать, потому случись чего, всё будет обратно отматываться. Кто потом будет за это отвечать — он или его начальник? И он поймет, что начальник, скорее всего, не будет, а всё придется на себе тащить ему. И тут придется включать мозги. 

А.ОНОШКО: Отращивать вежливость придется.

Е.МЕРКАЧЁВА: Да, и отращивать вежливость.

А.ОНОШКО: SMS-портал: +7-925-8888-94-8; govoritmskbot (латинскими буквами в одно слово). Еще вопрос хотела задать: сколько времени у тебя отнимает работа в ОНК в месяц?

Е.МЕРКАЧЁВА: Последнее время уже не провожу плановые проверки, которые комплексные, большие, потому что ситуацию знаю в каждом СИЗО, в каждом ИВС. Я представляю, где какие проблемы, наболевшие точки, потому что уже хожу не первый год. Поэтому речь идет о конкретных обращениях и жалобах. Человек, например, пишет, что его избили, мы идем к конкретному персонажу, идем в конкретные камеры.

А.ОНОШКО: Среднее, раз в неделю такое бывает, что полдня надо потратить?

Е.МЕРКАЧЁВА: Бывает так, что каждый день ходишь в разные СИЗО, а бывает так, что в неделю один раз или неделю пропускаешь.

А.ОНОШКО: Это общественная работа?

Е.МЕРКАЧЁВА: Это общественная работа. Но повторюсь, нам, журналистам особенно, это может быть во благо. Почему? Потому что очень развивает понимание ситуации в целом в стране в нашей системе правоохранительных органов; понимание ситуации — вообще что происходит, и расширяется сознание, как это ни странно звучит.

Один человек очень умный сказал: как только возникает депрессия или скука, или апатия, или вообще ничего не хочется, понимаешь — вряд ли что-то изменишь в этом мире, в этой стране, ты идешь в тюрьму, общаешься с конкретными людьми, и ты сразу же по-другому на всё смотришь. Ты заражаешься желанием хоть что-то сделать, потому что в руках каждого из нас есть большая власть. Это власть общественников — можно и нужно делать и говорить.

А.ОНОШКО: Если молчать, то вообще ничего не будет, абсолютно точно. «Вы были в тюрьмах заграничных? Есть разница и существенна ли она?» — спрашивает Харьковчанин.

Е.МЕРКАЧЁВА: Я была в заграничных тюрьмах, была в американских, была в шведских. В ближайшее время мы поедем по линии СПЧ в берлинские тюрьмы. Посмотрим, очень интересно. Америка, конечно, в этом смысле очень разноплановая страна, потому что даже в рамках одного штата, я была в нескольких тюрьмах, которые отличались друг от друга просто фантастически.

А.ОНОШКО: А в частных тюрьмах вы были?

Е.МЕРКАЧЁВА: В частных не была ни в одной. Более того, зарубежные коллеги, с которыми я общалась, говорили, что надо отказываться от этой идеи. И все пошли по этому пути, потому что много очень вопросов к частным тюрьмам.

А.ОНОШКО: А у нас шла речь буквально…

Е.МЕРКАЧЁВА: Я думаю, что это всё из серии бла-бла-бла, и никогда у нас частных тюрем не будет.

А.ОНОШКО: Я подумала, не завести ли частную тюрьму, хороший бизнес. 

Е.МЕРКАЧЁВА: Нет.

А.ОНОШКО: Нет, не хороший?

Е.МЕРКАЧЁВА: Мы разные цели преследуем. Человек, который открывает частную тюрьму, он преследует цель — заработать денег. А мы с вами, как общество, как представители государства, преследуем цель — человека там перевоспитать, преступника наказать.

А.ОНОШКО: Честно скажи, тебе кажется, что можно перевоспитать человека?

Е.МЕРКАЧЁВА: Можно. Я очень много по этому поводу думала, изучала, в том числе зарубежный опыт. Любое преступление человек совершает только тогда, когда у него недостаток образования, воспитания, когда у него куча психологических проблем, боли, либо социальная яма тяжелейшая. Только в этом случае.

А.ОНОШКО: Допустим.

Е.МЕРКАЧЁВА: Никогда благополучный, уверенный в себе, счастливый человек не пойдет на преступление.

А.ОНОШКО: Какой-нибудь Соколов, который порезал свою аспирантку. Я из громких. Мы видим других, они не из ямы социальной.

Е.МЕРКАЧЁВА: Соколов — это особый психотип, это профессор из 90-х, как это ни странно звучит. Если вы проследите, какой у него образ жизни был раньше и как он вел себя в последнее время — это вседозволенность и так далее. Это частный случай. А мы берем в целом, социальный срез. Если этих людей поместить в условия, где попытаться им додать то, чего у них не было, они реально могут выйти на свободу…

А.ОНОШКО: То есть это не наказание пыткой, а это попытка приподнять человека.

Е.МЕРКАЧЁВА: Да, подправить. И, поверьте, многое может измениться. Я побывала в одной колонии, в той же, где пытали Макарова. Была громкая история: осужденного Макарова пытали, были его, воспитывали.

А.ОНОШКО: Который куртку отказывался снять?

Е.МЕРКАЧЁВА: Он был своеобразный заключенный. Он, конечно, всем много «крови попил», но тем не менее то, что они сделали с ним, это не входит ни в какие рамки. Некоторые наказаны, некоторые тюремщики, которые его пытали, получили сроки.

Первоходы в этой колонии, которые там сидят, в основном люди от 25 до 35 лет, треть из них не имеет общего среднего образования. 

А.ОНОШКО: Неоконченное среднее.

Е.МЕРКАЧЁВА: Да! И когда я увидела там огромную школу с учителями, и они говорят «да, у нас треть колонии ходят, учатся, потому что они не закончили седьмой, восьмой, девятый класс», для меня это было шоком. У нас в стране сейчас высокие технологии, мы говорим про то, как надо что-то развивать, в духовность идти, а тут у людей нет среднего образования. То же самое касается и других категорий, которые совершают преступления. Поэтому если попытаться что-то в этой степени сделать, то можно, поверьте мне, сделать так, чтобы люди не попадали за решетку, не совершали преступления.

Второй момент, это психические отклонения. Поэтому если человек совершил преступление, не исходя из того, что я сказала, то чаще всего это психиатрия. Тут надо работать, таких пациентов надо выявлять на ранней стадии, на стадии, когда он еще в школе. Закладывается это всё равно в воспитании: били мама, папа, обидели сверстники, и начинается крен в психике. Всё это надо исправлять, с этим работать, и тогда человек не совершит никакого преступления. Я верю в то, что можно, в то, что общество способно жить без преступников.

А.ОНОШКО: Я поддерживаю. Какое-то образцово-показательное место заключения. Я не знаю, насколько это правда, что в норвежских тюрьмах, как в западной университетской библиотеке, всё в ковролинах, красота и так далее. И действительно, человека, погружая туда, плюс давая ему образование, может быть что-то и можно поменять.

Е.МЕРКАЧЁВА: Они немножко перегибают палку в другую сторону.

А.ОНОШКО: Норвежцы?

Е.МЕРКАЧЁВА: Норвежцы и шведы. У них на самом деле, знаете, какая проблема  — у них большинство преступлений совершают мигранты. Приехав в страну, им дается какое-то пособие, этого мало бывает зачастую, им делать нечего, образования нет, потому что это дорого, они совершают преступление. Попадают туда, и на них сваливается в виде бесплатного счастья и образование, с ними носятся.

А.ОНОШКО: Ты хочешь сказать, что они присаживаются специально, чтобы там время пересидеть?

Е.МЕРКАЧЁВА: Да. Более того, жаловались шведские охранники: только вышел, получил два образования; сейчас опять пришел — сейчас получит два; только отсидит свой срок — еще придет. Потому что ему так удобно.

А.ОНОШКО: Так и у нас такое может быть или нет?

Е.МЕРКАЧЁВА: У нас так не будет, потому что наша тюрьма никогда не станет похожа на шведскую, это раз.

А.ОНОШКО: Ты думаешь?

Е.МЕРКАЧЁВА: Я уверена в этом.

А.ОНОШКО: Мне кажется, к этому надо идти, надо максимум задавать. 

Е.МЕРКАЧЁВА: Это же мигранты — это люди, которые без чувства родины, люди, у которых нет родных, корней. Они в подвешенном пространстве, им всё равно где сидеть, главное, чтобы было тепло, сытно, уютно. Вот там тепло — они тут остаются. Они зацепляются за эту тюрьму. У нас такая история не может быть. 

А.ОНОШКО: Человек, приехавший в Москву откуда-то, он тоже тут без чувства родины, я тебе могу точно сказать, без всяких корней, без друзей, без ничего. Он здесь как в другой стране находится.

Е.МЕРКАЧЁВА: Но всё-таки в московских СИЗО посидеть…

А.ОНОШКО: Мне кажется, это чудовищно, наказание самим СИЗО. Может быть, тебя еще отпустят и скажут «ой, извините, мы ошиблись», суд примет решение, и ты попадешь в ноль-ноль один целых оправдательных приговоров. И тогда возможность компенсацию попросить будет?

Е.МЕРКАЧЁВА: Что касается СИЗО, если выбирать — что изменить, что не изменять. Я бы оставила СИЗО такие, какие они есть сейчас, не меняя что-то в них. Но четко ограничив срок, который человек может проводить там, например, тремя месяцами. Во-первых, это заставило бы следствие пошевелиться. Как можно расследовать дело о краже полтора-два года? Я этого вообще не могу понять. Ограничить тремя-четырьмя месяцами. Человек знает: у него ограничение, у него будет рулон туалетной бумаги на этот месяц, но он выйдет обязательно; он увидит близких, он увидит маму, он увидит папу.

А.ОНОШКО: Которые его били в детстве.

Е.МЕРКАЧЁВА: Не факт, там же разные истории, вы же понимаете. А самое главное, за что мы боремся — чтобы без разрешения следователя они могли иметь свидания со своими близкими родственниками, с родителями, с детьми. Это очень важно. На сегодняшний день закон устанавливает строго, что следователь должен сказать «разрешаю». А когда разрешает следователь? Когда ты идешь на сделку, когда ты признаёшь вину и так далее.

А.ОНОШКО: Это такой инструмент манипуляции.

Е.МЕРКАЧЁВА: Это четко зависимость. Я кучу историй знаю совершенно диких, когда приезжает мама из региона в московское СИЗО, у мамы рак в какой-то стадии, она очень больная, она собрала последние деньги, потому что живет в деревне; приезжает к воротам СИЗО, следователь ей вроде бы по телефону обещал, что может быть даст свидание, но четко не говорил; она приезжает, а он не дает. В следственный кабинет ему приводят заключенного, он говорит: тут мама твоя стоит больная, которая приехала, давай хоть в чём-то признайся, и через час ты ее увидишь. И человек стоит перед выбором: либо признать и может быть последний раз маму увидеть; либо не признать и сидеть еще полтора года, и потом на тебя еще набросят какой-то срок, непонятно какой. 

А.ОНОШКО: А судить за это нельзя?

Е.МЕРКАЧЁВА: Я считаю, что когда-нибудь настанет время и будут этих следователей судить. Я надеюсь на это. Кстати, на сегодняшний день у нас количество заключенных и осужденных снижается, и какие-то даже колонии закрываются. Но строятся бесконечно колонии для бывших сотрудников правоохранительных органов. Это отдельные колонии, потому что им нельзя содержаться вместе.

А.ОНОШКО: Красная зона.

Е.МЕРКАЧЁВА: Колонии, где сидят прокуроры, следователи и так далее, всё время строятся-строятся, потому что их не хватает. Представляете, мы дошли до чего.

А.ОНОШКО: Ну они, я смотрю, не боятся, судя по вашему рассказу. Алексей Говрин присылает нам фотографию машины из московской пробки, где написано #ДоренкоТим. Я не знаю, что это за машина, первый раз такое вижу. «Как смотрите на инициативу водить старшеклассников на экскурсии в тюрьму, чтобы видели реалии, а не романтизируемые грёзы?» Я думаю, что речь идет о Забайкальском крае, где АУЕ, и каждый должен посетить.

Е.МЕРКАЧЁВА: Я хорошо смотрю, на самом деле. И плюс, я водила бы туда судей. Была такая практика в Москве. Те люди, которые участвовали в этой программе, говорят, что после этого судьи стали реже выносить решения об избрании самой жесткой меры пресечения в виде заключения под стражу. Поэтому всех судей московских регулярно водить по СИЗО, показывать. Вот на «сборочку» в «Матросскую тишину», пусть там побудут, помедитируют там. Я думаю, что в следующий раз они будут понимать — стоит ли сажать очередного человека.

А.ОНОШКО: «Что за гость? Только включился», — пишет Витя Цой в 10:47. Ева Меркачёва у нас в студии, член СПЧ, член ОНК и журналист «Московского комсомольца». «Вижу злонамеренную дискредитацию органов следствия, как в шестнадцатом году прямо», — пишет Андрей. Андрей, а вы сам следователь?

Е.МЕРКАЧЁВА: Я не говорю, что все следователи плохие.

А.ОНОШКО: Нет, не все.

Е.МЕРКАЧЁВА: Более того, я знаю некоторых, которые действительно достойные люди.

А.ОНОШКО: Но нет метода борьбы с теми, кто ведет себя, используя запрещенные приемы вроде «больной за стенкой мамы, которая приехала повидаться»?

Е.МЕРКАЧЁВА: Мне кажется, на сегодняшний день пока нет, кроме как огласки. Поэтому нужно об этих следователях говорить. И я стараюсь фамилии их прописывать, если пишу какой-то пост. А самый наверно действенный метод — это закон судьбы. Чаще всего оказывается, что эти следователи потом сами же попадают в тюрьму, и потом они начинают плакать и ныть — как же так, к ним не пускают маму, как же так, им не дают адвоката.

А.ОНОШКО: Елена Сергеевна пишет: «Очень точное описание следователей из Следственного комитета. У знакомых зять работает в СК, одевается исключительно в ЦУМе, World Class, дорогой авто, дом на Новой Риге и приложение — оттюнингованная неработающая жена. А зарплата, с их слов, у майора Следственного комитета 50 тысяч. Возникает вопрос: откуда доход?» Про женщину, которая сидела, раскачивалась: «Косит, чтобы отпустили». 

Е.МЕРКАЧЁВА: Я тоже не исключаю, на самом деле, всё что угодно может быть. Мы в данном случае говорили, как тяжело было доктору в ее компании.

А.ОНОШКО: «Обожаю Еву Михайловну. Доброго ей здравия, крепких нервов. Спасибо за нелегкий труд».

Е.МЕРКАЧЁВА: Спасибо.

А.ОНОШКО: «А банда Мэнсона? Там женщины-убийцы были».

Е.МЕРКАЧЁВА: Случается, конечно.

А.ОНОШКО: «О детях своих раньше надо было думать», — пишет нам слушатель. Когда вы сказали «они почти все матери, у них семеро по лавкам, а они сидят в СИЗО». Вы услышьте, что говорит Ева, она говорит, что преступления экономические тоже, бухгалтер, которая что-то посчитала. 

Е.МЕРКАЧЁВА: Да, как раз женщины в экономических преступлениях. Во-первых, закон наш на сегодняшний день позволяет делать отсрочку наказания женщинам до того, как исполнится младшему ребенку 14 лет.

А.ОНОШКО: А потом по истечению срока давности.

Е.МЕРКАЧЁВА: Нет, это по-другому работает. Кстати, суды этим не пользуются почему-то. Я считаю, что неправильно. Во-вторых, чаще всего женщина настолько бывает в шоке от того, что произошло, она никогда не совершает повторно преступление. Я редко видела случаи, если это происходит, то чаще всего это определенные категории либо которые наркоманки, у них всё очень тяжело. Все остальные женщины, им достаточно одного раза, чтобы понять, прийти в себя и больше ничего подобного не делать никогда. Поэтому не стоит жестить и помнить, что это чьи-то матери, чьи-то дочери и сестры.

А.ОНОШКО: Прямо надежду какую-то заронили. Спасибо большое.